Олег Сергеевич Лезин - единственный сын Сергея Лезина и Аглаи Магнусовны Нерман. В октябре 1941 года ушёл на фронт добровольцем. С начала 1942 года - на службе в НКВД. Прошёл всю войну. По окончании войны воевал с бандеровцами, служил в Германии (по другим сведениям - в Австрии). Отказавшись от звания генерала на Дальнем Востоке, дослужился до чина полковника в Москве. По отзывам друзей и знакомых, был кристально честным, порядочным человеком.
Олегу Лезину посвящена глава книги его боевого друга Георгия Санникова «Операция «Рейд», или История одной любви». Ниже она приводится полностью.

ОЛЕГ СЕРГЕЕВИЧ ЛЕ3ИН

Мой незабвенный друг. Мы познакомились в начале 50-х в Ровно на совещании в управлении, где обсуждался вопрос о ликвидации одного из вооруженных бандитов, укрывавшегося на территории Костопольского района Ровенской области, где в ту пору Лезин возглавлял районную госбезопасность. Позже судьба свела нас в Москве. Мы вместе готовились для работы в Германии. Стали близкими друзьями на долгие годы.
Он родился и вырос в Москве в интеллигентной семье. Учился в музыкальном училище им. Гнесиных по классу виолончели.

Олег Сергеевич Лезин. 1941 год.

В конце октября 41-го восемнадцатилетний Олег вместе с такими же, как и он, московскими ребятами-добровольцами ушел на фронт. Изнурительный, многодневный марш без горячей пищи и нормального ночного отдыха...
Перед погрузкой в эшелон выдали новенькие автоматы и наспех показали, как надо обращаться с этим незнакомым им оружием. Снова марш-бросок, и через несколько часов приказ: «Взять деревню!»
Огромное заснеженное поле с чернеющими вдали избами. Ползущие в серых шинелях на белом снегу без маскхалатов бойцы. Беспрерывные разрывы мин. Как по мишеням, бьют немецкие снайперы. Артиллерийской поддержки с нашей стороны не было. Над полем стоял стон и крик раненых, но ребята упорно продолжали ползти вперед. Почти все полегли в этом первом бою. Из 800 мальчишек-добровольцев в строю осталось 42. Среди них половина легкораненых. Олеry повезло. Он остался жить. Переформирование - и снова бои.
В начале 42-го грамотного московского красавца парня направили в особый отдел дивизии. Может быть, поэтому он уцелел в ту страшную войну. Все-таки не был больше в наступающих цепях, не оборонялся от атакующих немцев. Правда, почти все время на передовой, в окопах вместе с солдатами. А где же еще встречаться с агентурой, работать с привлеченными и оформленными на скорую руку помощниками госбезопасности? Подписку о неразглашении давали на кусках газеты...
Любовь пришла к Олегу неожиданно. Он увидел Любу в окопах, перевязывавшей раненого солдата. Слышал о ней, героическом санинструкторе, задолго до случайной встречи. Эту черноглазую красавицу, оренбургскую казачку знала и любила вся дивизия. Комсомолка Люба ушла добровольцем на фронт в 1942 году, в неполные восемнадцать лет. Она пыталась попасть на фронт еще в 1941-м, но ее не взяли. Скоротечные курсы медсестер - и вот фронт, передовая, и в окопах она - санинструктор. Десятки бойцов вытащила с поля боя, спасла жизнь командиру дивизии. Кавалер трех боевых орденов. Но самой своей дорогой фронтовой наградой Люба считала медаль «За отвагу», полученную за то, что подняла в атаку дрогнувших бойцов...
Тогда, при их первой встрече, Олег с удивлением рассматривал девушку. Его поразили ее красивое лицо с веселыми насмешливыми глазами и толстенная коса, взятая в пучок на затылке. В лихо надвинутой по самые брови пилотке, каким-то чудом державшейся на голове, она показалось ему сказочной феей, непонятно откуда свалившейся в глубокий окоп с чавкающей под сапогами зловонной грязью.
«Фея» грубовато-ласковым с материнскими интонациями голосом успокаивала явно старше ее по возрасту раненого в окружении нескольких бойцов, с обожанием и любовью наблюдавших за Любой, за движениями ее ловких рук. Олег подумал тогда: «Как сохранила она здесь, в окопах, на передовой свою косу? Зачем посылают на войну такую красоту? Ведь ее могут убить. Ей красивых детей рожать надо». Ему стало СТЬЩНО за свои мысли: «О чем это я? Сейчас война, все воюют».
Он влюбился в нее сразу же, здесь, в этом окопе. И стал искать «случайных» свиданий с ней, участив встречи с агентурой, где могла оказаться Люба. Она, наверное, заметила это и каждый раз насмешливо приветствовала его, старшего по званию: «Старшина Любовь Алексеевна!»
Осенью 44-го Олега тяжело ранило. Случилось это в старом сосновом лесу, гдe на марше оказалось одно из подразделений дивизии. Немцы вели сильный минометный обстрел. В лесу с высокими деревьями это особенно опасно. Мины попадали в деревья и разрывались высоко над землей, осыпая осколками большую площадь под собой. Koгдa он пришел в себя и смог передвигаться, то узнал, что в госпитале и Люба с ранением в живот, ее ранило в том же лесу, что и его. Молодость взяла свое. После госпиталя снова фронт...
Февраль 1945 года. Маленький польский городок, название которого Люба так и не запомнила. Много их было, таких городков и деревень, за три года войны в чужих для нее краях. Всего несколько дней назад здесь еще были немцы.
Солнышко «добивало» последний снег. Было тепло. И душа ликовала и пела. Скоро конец войне, скоро победа. О смерти и даже ранении она не думала. Не верила, что вот такая ранняя весна, чистое голубое небо, звенящий свежий воздух могут обернуться кровью или смертью. Она давно заметила, как в последние месяцы берегут ее мужчины. Раньше такого почти не было. Она всегда была в самом пекле вместе с ними, на передовой. В последнем большом наступлении батальонный выделил ей больше обычного бойцов для транспортировки раненых и строго наказал ротному не пускать ее без особой на то нужды под огонь. Она знала: впереди большое наступление. Там, в нескольких десятках километров, большая водная преграда, и бой предстоит тяжелый. Несмотря на ясную, почти весеннюю солнечную погоду, все эти последние дни немцы бомбили и обстреливали с воздуха войска редко. Ей рассказывали, что у них уже нет горючего. Высоко в небе еле слышно гудели самолеты, проплывая куда-то далеко на Запад. Фронт, приглушенный расстоянием, тоже был чуть слышен далекими прерывистыми раскатами, которые с утра прекратились. «Должно, наступление готовят наши генералы, разведку про водят», как опытный солдат-фронтовик, подумала Люба.
Ее дивизию, потрепанную в последних боях, отвели в ближний тыл для короткого отдыха и пополнения. На Любе только что полученный с вещевого склада новенький темно-синего, почти черного цвета берет, сменивший ушанку и надоевшую ей пилотку. На ногах тоже новые, сшитые, по распоряжению самого комдива, из трофейной кожи дивизионным сапожником при штабе поскрипывающие при ходьбе хромовые сапожки, ладно облегающие красивые ноги девушки. Такая же новенькая и подогнанная по фигуре дивизионными умельцами офицерская шинель. На тонкой талии офицерский ремень без портупеи. Так ее дивизионное начальство приодело впервые за все три года войны. Старшину Любовь Кильдяеву знает вся дивизия. Она считается ее ветераном. Шутка ли, почти три года на передовой. За эти годы войны их, «стариков», осталось совсем мало. После того как она из разрушенного прямым попаданием немецкого снаряда здания под огнем вытащила на себе раненого комдива и сумела быстро доставить его в санбат, «старик»-полковник (ему было чуть больше сорока) ее иначе, как дочка, не называл. Врачи говорили, если бы сразу не сделали комдиву операцию, погиб бы. Он вернулся в дивизию через несколько недель, и член военного совета в его присутствии вручил ей третий по счету орден. Обняли и расцеловали Любу совсем не по уставу эти высокие армейские командиры.
Любу все уважали еще и потому, что за три года войны она так ни с кем и не сошлась, как многие за это время в медсанбате. Ответит ласковым взглядом какому-нибудь симпатичному ухажеру в редкие минуты небоевой обстановки, на отдыхе, без выстрелов, взрывов, криков и стонов раненых и умирающих, - через очень короткое время уже и некому ей отвечать на ласковый и нежный взгляд: либо убило, либо тяжело ранило. В их часть эти, обычно тяжело раненные, как правило, уже не возвращались. Война.
Шла девушка Люба по узкой улочке «раздолбанного» польского местечка. Солнышко пригрело почти по-весеннему, разморило ее. Видит, в конце улицы высокое здание польского костела из красного кирпича возвышается, почти не разрушенное. Подумала Люба: «Дойду до этой красивой церкви и поверну обратно». Идет потихоньку, не торопится. Чувствует себя счастливой, наслаждается отдыхом. Неожиданно до ее слуха донеслась знакомая каждому чудесная мелодия «Катюши». Откуда лилось никогда не слыханное ею необычное, странно воспринимаемое на слух звучание? Поняла. Из-за приоткрытой, красиво обитой, как ей показалось, кусочками металла, широченной, темного цвета, деревянной двери костела. Поднялась по засыпанным битым кирпичом ступеням и вошла в храм.
Она очутилась в большом, заставленном ровными рядами массивных деревянных кресел-скамей зале с уходящим куда-то в чуть различимую в полумраке высь сводчатым потолком. На противоположной от входа далекой стене, подсвеченной мягким, проникающим с улицы через цветные стекла окон солнечным светом она увидела явно металлические и как будто прикрепленные к стене вертикально расположенные разного диаметра трубы. Откуда-то оттуда неслась чарующая своим непонятным звучанием мелодия «Катюши». Там же, у стены, за чудной формы музыкальным инструментом сидел давно знакомый и выделяемый ею из всех ее вежливых поклонников тот самый молодой лейтенант-москвич, которому она явно нравилась.
Люба зачарованно глядела на ловко скользившие по клавишам руки музыканта, извлекавшие из странного инструмента такие чарующие звуки.
Лейтенант снял руки с клавиш и, опустив голову, казалось, внимательно слушал продолжавшееся звучание, которое постепенно затихло. Люба захлопала в ладоши и подошла к смущенному офицеру.
- Я и не догадывалась, что вы умеете обращаться с такой машиной. Как она, кстати, называется? - тут она сделала паузу. - Это пианино?
- Эта машина, - то ли серьезно, то ли с чуть заметной усмешкой ответил офицер, - называется церковным органом.
Возвращались они вдвоем; еще долго, до самого вечера гуляли по незнакомому городку и беспрерывно разговаривали, рассказывая каждый свою жизнь и истории разные, с ними приключавшиеся. Оба потом были уверены, что то, что называется любовью, пришло к ним именно в этом храме. Спустя время сказала как-то Олегу:
- Мы крещеные оба, но неверующие. Атеисты-материалисты. И это правда. И тем более мы не католики. Ты можешь мне не верить, но тогда, в костеле, когда ты играл, на меня что-то снизошло, со мной случилось что-то непонятное мне. Стыдно говорить об этом, но как будто сам Господь благословил нас. Вот тогда я поняла и приняла твою любовь...
Через несколько дней Олег признался Любе, что влюбился в нее уже давно, с того дня, когда увидел ее в окопе ловко перевязавшую солдата. Спустя еще несколько дней короткого военного отдыха они впервые поцеловались.
Олег и Люба нашли друг друга и больше не расставались. О фронтовoй любви их никто не знал. Оба решили соединить свое счастье после Победы.
Шла весна 45-го. Прорывавшаяся на Запад эсэсовская часть была остановлена охраной штаба дивизии. Последний бой, как и свой первый в 41-м, Олег тоже запомнил на всю жизнь. Они выскочили из блиндажа, где отмечали Победу. Немцы! Бегущие прямо на них. Офицеры только и успели укрыться за березами и открыть ответный огонь.
Олег своим автоматом срезал троих. Четвертый из бежавшей на него группы успел зацепить и его. Две пули попали в бедро, оставив лиловые следы на всю жизнь об этом последнем, как называл его Олег, «веселом» бое. Почему «веселом»? Да потому что немцы пьяными прорывались, а наши до этого праздновали Победу.
После госпиталя вместе с женой Любой служил в Германии.
Короткое время работал в фильтрационном лагере.* Попадалась среди массы наших военнопленных и агентура СД, абвера. Но это было редко. Большинство чудом уцелевших людей, которым, к их несчастью, не довелось ни «пасть смертью храбрых», ни вернуться калекой, не принеся, таким образом, позор семье и близким, вызывали у Олега чувство жалости. «Чем они-то виноваты?» - думал иногда, но тут же вспоминал приказы главкома и царившее в те годы мнение: плен это предательство, позор...
Он выдавал этим людям документы, желал благополучно добраться до дома и где-то даже завидовал: скоро они будут среди своих родных. Олег и не предполагал, что почти всем им, прошедшим немецкие концлагеря, предстоит пройти новый адов круг - на сей раз советские сибирские и северные лагеря.
Хотел демобилизоваться, в Москву вернуться, в консерваторию поступить. Но приказано было ему, коммунисту-контрразведчику, продолжить бой в Западной Украине. Работал на Ровенщине много лет. Там тоже была война. Но это была необычная, страшная война. Братья убивали братьев. Привычного фронта, понятия «свой - чужой» не было. Здесь все для офицера-контрразведчика было чужим. В каждом селе подстерегала опасность. Даже днем было рискованно ездить по лесным дорогам.

Олег Сергеевич Лезин. 1945 год.

После краткосрочных курсов Олег начал свою работу в управлении Ровенщины следователем. Допрашивал он, добиваясь правдивых показаний, не открытых врагов, не изменников Родины на фронте, не дезертиров, не уклоняющихся от боя солдат, а захваченных в таком же бою, как и на фронте, бандеровцев, попавших по разным причинам в вооруженное оуновское подполье. Тогда бандеровцев называли немецко-украинскими националистами. И это не случайно. Руководство оуновского движения не просто сотрудничало с абвером, гестапо, СД, оккупационными властями. Гитлеровцы были союзниками ОУН в их стремлении свергнуть советскую власть на Украине любой ценой, любыми средствами и способами. Лишь бы не в составе Советского Союза, лишь бы не с Россией, не с Москвой - такова была политика ОУН на Украине.
Но не только с захваченными с оружием в руках бандитами или вышедшими с повинной повстанцами приходилось работать Олегу. Основная масса допрашиваемых, принадлежала к категории селян, кого в те годы называли бандпособниками. Они были тесно связаны с «хлопцами из леса», тайно заготавливали провиант для подполья, снабжали повстанцев оружием и боеприпасами, найденными на послевоенных полях прошлых сражений. Они закупали для подполья медикаменты, типографские принадлежности, батареи питания для радиоприемников. Укрывали в оборудованных с их помощью схронах на своих подворьях и в хатах прячушихся оуновцев. Именно они по заданию подполья вели разведку, были «глазами и ушами» ОУН. Работали курьерами на оуновских линиях связи или использовались подпольем в качестве «почтовых ящиков». Бандпособникам были известны места укрытий оуновцев в лесу, их базы, схроны, тайники с оружием и провиантом.
И все же эти люди для молодого следователя оставались советскими гражданами, жили на территории Советской Украины. Рядовые оуновцы, бандпособники - сельские хлопцы и девчата. Большинство из них скрывались от призыва в Красную армию, уклонялись от трудовой повинности, не желая выезжать за пределы своего хутора, села, района. Почти все они малограмотные вчерашние вуйки, крестьяне, или совсем молодые люди, попавшие в банду или ставшие пособниками под воздействием хорошо налаженной подпольем оуновской пропаганды. Ко многим из них оуновцами применялось насилие, им угрожали в случае отказа расстрелом или расправой с родственниками.
Рассказывая о своей работе следователя, Олег всегда подчеркивал, что видел в сидевшем перед ним по другую сторону стола или в углу на привинченном к полу табурете прежде всего человека, попавшего в большую беду. Не то чтобы это можно было назвать жалостью, состраданием или снисхождением к уже неопасному, поверженному противнику; нет, он старался быть объективным и понять те причины, которые заставили человека уйти в подполье, взять в руки оружие. Сознательно или же по принуждению оказывать помощь бандоуновскому подполью.
Другое дело, если речь шла об установленных агентах абвера, СД, подозреваемых в связях с немецкими спецслужбами или активно сотрудничавших с немецкими оккупационными властями. Известно, что, уходя, немцы оставляли в тылу Красной армии свою многочисленную агентуру, часть которой была глубоко законспирирована. Под руководством немецкой разведки вплоть до разгрома фашистской Германии в глубоком тылу Красной армии продолжали укрываться отряды оуновцев, которых немцы не только снабжали по воздуху боеприпасами, но к которым забрасывали на парашютах инструкторов и радистов. Свою широкомасштабную диверсионно-террористическую деятельность повстанцев руководители ОУН прикрывали националистическими лозунгами. Иной разговор у Олега был и с руководителями подполья, с матерыми оуновцами, с открытыми врагами советской власти, с теми, чьи руки были в крови замученных и убитых советских людей, - прежде всего с эсбистами и их командирами.
Олег рассказывал, что он - один из немногих следователей, на кого от арестованных и осужденных не поступило ни одной жалобы. «Я четко соблюдал соцзаконность и ни разу не ударил подследственного, кто бы он ни был», - вспоминал он.
После мучительной болезни он умер через час после моего последнего свидания с ним летом 1999 года в госпитале КГБ на Пехотной...
Его верная спутница и помощница, мать двух его сыновей, Люба, ушла из жизни на несколько лет раньше. Сердце не выдержало.
_________________________________________________________

*) В фильтрационных лагерях проходили проверку освобожденные Красной армией из фашистской неволи бывшие военнослужащие Красной армии и все те советские граждане, кто по разным причинам оказались на территории поверженной фашистской Германии.

(Цитируется по книге: Санников Георгий Захарович, "Операция "Рейд", или История одной любви: спецслужбы в борьбе за Украину (1946-1956)". Москва, "Детектив-пресс", 2007 год. Стр.203-210.)

Перейти на главную страницу родового древа.